Ченстоховская икона Божией Матери – помощь молящим несмотря ни на что. Королева польши - матка боска ченстоховска Матка боска перевод с польского

Упоминания о Ченстоховской Божьей Матери запомнились мне с детства, рассыпанные по страницам книг, как ягоды рябины на скучном снегу - как будто бы специально для придания какого-то особого колорита.« - Патер ностер... Езус Христос... Матка боска Острабрамска, Ченстоховска... - бормочет Юзефа. Это она призывает мне в помощь всех небесных заступников, продолжая кропить меня слезами».

Книгу Александры Бруштейн «За далью даль», про «дореволюционную жизнь» интеллигентной семьи брал в районной библиотеке. Хорошая книжка.« - Пан Езус! Это специально для Збигнева и Каспера новость! Только наладился соснуть, так на тебе! - проворчал Сташек, который положил было уже голову на стол.
И трое его товарищей слушали боцмана пятое через десятое, а тут с них и сон и хмель как ветром сдуло. У Каспера сердце чуть не выскочило из груди.
- Матка бозка Ченстоховска! - закричал он, бросаясь к пану Конопке. - Вуек, Вуек, ты знаешь Миколая Коперника! Что же ты молчал? Збышек, как тебе это нравится!
Однако Збигневу это не нравилось».Это некая (вполне достойная) Зинаида Шишова, из повести «Приключения Каспера Берната в Польше и других странах». Как будто обязательно - если Польша - то нельзя без Матки бозки Ченстоховски. И не только ведь у отечественных писателей. Вот и Гюнтер Грасс пишет про своего героя: «Рано овдовев, он совершил паломничество в Ченстохову, и Матка Боска Ченстоховска повелела ему признать ее будущей королевой Польши. С той поры Винцент только и делал, что рылся в диковинных книгах, отыскивал в каждой фразе подтверждение прав Богоматери на польский престол, а сестре передоверил все хлопоты по двору и полю».Правда, это все иностранцы - по отношению к польской литературе. В ней я упоминаний о Ченстоховской Божьей матери вот так вот сходу не нашел. Ну, уверен, что плохо искал. Вобщем, к чему это я? К тому, что нельзя было отказываться от возможности посмотреть на этот символ католической Польши. А возможность представилась, когда наш туристический автобус катил из белорусского Бреста в чешский Оломоуц. За семь евро с человека, вне зависимости от вероисповедания, автобус готов был немного изменить маршрут и заехать в Ченстохову. Точнее, не в саму Ченстохову, а в Ясногорский монастырь где и хранится икона.

Монастырь начал создаваться на Ясной Горе с XIV века, когда князь Владислав Опольчик привез туда знаменитую икону, до этого она успела побывать и на Руси, и в Константинополе, и, по преданию в Иерусалиме. По тому же преданию, написана она евангелистом Лукой на оборотной стороне столешницы. Стол из того самого дома где воспитывался и рос Иисус Христос. По мнению ученых, икона написана в Византии в IX-X веках. Достоверно ее судьба прослеживается с XIII века, когда Галицко-Волынский князь Лев поместил ее в городе Белз (сейчас - территория Украины).Так получилось, что во времена территориального расчленения Польши икона стала восприниматься во многом как символ национального единства. Государственная символика украшает и сейчас ворота базилики.

Монастырь строился в течении нескольких веков и представляет достаточно пестрое собрание зданий в разных стилях. Самое роскошное - это трехнефный собор Святого Креста и Рождества Богородицы. Особенно впечатляюще он выглядит на фоне многих других, как правило, довольно скромных, храмов Польши (эта жуткая фотография, сделанная в почти полной тьме, почти не дает представляя о барочной роскоши убранства).

Сама икона находится в относительно скромной Часовне Божьей Матери. Фотографировать саму икону мы не пытались, сделали несколько кадров недалеко от входов в часовню. Стены ее увешаны дарами Богородице. Интересно, что в основном как мы поняли, это не индивидуальные подношения, а дары от групп паломников, от целых городов, от однополчан.

Есть даже дар от движения «Солидарность».

Люди молились в основном, стоя коленями на небольших скамеечках. Но ближе к иконе все стояли коленями прямо на полу. Потом многие пройдут на коленях за алтарной частью, вокруг иконы. Много молодых людей, не юношей безусых, а, например, молодых семейных пар с детьми.

Исповедальни пока пусты.

На выходе из часовни на границе полутьмы и яркого дневного света глаз цепляется за детали оформления.

Идем к автобусу. Паркинг напоминал паддок формулы-1 в день Гран-При - по количеству автобусов-моторхоумов и туристов. От стоянки к самому монастырю идешь по дорожке между двух каменных стен, здесь паломники и туристы немного рассредоточиваются и идти можно спокойнее. А вот как шли паломники к монастырю лет сто назад:« Поезд пришел в Ченстохов рано утром. От вокзала до монастыря, стоявшего на высоком зеленом холме, было далеко. Из вагона вышли богомольцы - польские крестьяне и крестьянки. Среди них были и городские обыватели в пыльных котелках; Старый, тучный ксендз и мальчики-причетники в кружевных одеяниях ждали богомольцев на вокзале. Тут же, около вокзала, процессия богомольцев выстроилась на пыльной дороге. Ксендз благословил ее и пробормотал в нос молитву. Толпа рухнула на колени и поползла к монастырю, распевая псалмы. Толпа ползла на коленях до самого монастырского собора. Впереди ползла седая женщина с белым исступленным лицом. Она держала в руках черное деревянное распятие. Ксендз медленно и равнодушно шел впереди этой толпы. Было жарко, пыльно, пот катился по лицам. Люди хрипло дышали, гневно оглядываясь на отстающих. Я схватил бабушку за руку. - Зачем это? - спросил я шепотом. - Не бойся, - ответила бабушка по-польски. - Они грешники. Они хотят вымолить прощение у пана бога». Это вспоминает Константин Паустовский. Его привезла в монастырь бабушка. Возможно, он был примерно в таком вот возрасте, как эти маленькие девочки в белых платьицах - мы встречали их повсюду.

Но девочки, как правило, выглядели вполне довольными жизнью, платьями, чудесным весенним и днем и предстоящей встречей с Маткой Боской. А Паустовскому в монастыре не понравилось - он пугался лежащих на полу паломников и не стал целовать сутану кардиналу.

Кардиналов мы не видели, а вот обычные ксендзы бодро шли по своим делам, отражаясь в чисто вымытых фольсквагенах.

Может быть, все дело в том, что Паустовский чувствовал себя чужим на этом празднике жизни? Именно празднике.«Бабушка велела, чтобы в монастыре я не разговаривал по-русски. От этого мне было страшно. По-польски я знал всего несколько слов.
Я заблудился, попал в узкий проход между стенами. Он был вымощен треснувшими плитами. В трещинах цвел подорожник. К стенам были привинчены чугунные фонари. Их, должно быть, давно не зажигали - в одном фонаре я разглядел птичье гнездо».

Мы тоже чувствовали себя не совсем своими. Хотя русская речь тут никого не пугала, и никто косо на нас не смотрел. Было ощущение, что мы немного «подглядели» чужой жизни - ощущение, которого нет, например, когда посещаешь Собор Святого Петра в Риме. Но от этого подглядывающего взгляда мы узнали о Польше чуть больше. Так что рекомендую - если есть возможность, заезжайте в Ченстохову.

Богоматерь Ченстоховская в окладе

Не могу удержаться, приведу цитату из любимейшего:

" Из Вильно мы поехали в Варшаву. Я запомнил только памятник Копернику и кавярни, где бабушка угощала меня "пшевруцоной кавой" - "перевернутым кофе": в нем было больше молока, чем кофе. Она угощала меня пирожными - меренгами, таявшими во рту с маслянистой холодной сладостью. Нам подавали вертлявые девушки в гофрированных передниках. Из Варшавы мы поехали с бабушкой в Ченстохов, в знаменитый католический монастырь Ясна-гура, где хранилась "чудотворная" икона божьей матери. Впервые я тогда столкнулся с религиозным фанатизмом. Он потряс меня и напугал. С тех пор страх перед фанатизмом и отвращение к нему вошли в мое сознание. Я долго не мог избавиться от этого страха.

.....
Ченстоховский монастырь оказался средневековым замком. В стенах его торчали ржавые шведские ядра. В крепостных рвах гнила зеленая вода. На валах шумели густые деревья. Подъемные мосты на железных цепях были опущены. Мы въехали в извозчичьем экипаже по такому мосту в путаницу монастырских дворов, переходов, закоулков и аркад. Служка-монах, подпоясанный веревкой, провел нас в монастырскую гостиницу. Нам отвели холодную сводчатую комнату. Неизменное распятие висело на стене. На пробитые гвоздями латунные ноги Христа кто-то повесил венок из бумажных цветов. Монах спросил бабушку, не страдает ли она болезнями, требующими исцеления.

Бабушка была очень мнительная и тотчас пожаловалась на боли в сердце. Монах достал из кармана коричневой рясы горсть маленьких, сделанных из серебра сердец, рук, голов и даже игрушечных младенцев и высыпал их горкой на стол. - Есть сердца,- сказал он,- на пять рублей, на десять и на двадцать. Они уже освященные. Остается только повесить их с молитвой на икону божьей матери; Бабушка купила маленькое пухлое сердце за десять рублей. Бабушка сказала, что ночью мы пойдем в костел на торжественную службу, напоила меня чаем с варшавскими черствыми булочками и прилегла отдохнуть. Она уснула. Я смотрел в низкое окно. Прошел монах в блестящей выгоревшей рясе. Потом два польских крестьянина сели в тени у стены, достали из узелков серый хлеб и чеснок и начали есть. У них были синие глаза и крепкие зубы. Мне стало скучно, и я осторожно вышел на улицу.

Бабушка велела, чтобы в монастыре я не разговаривал по-русски. От этого мне было страшно. По-польски я знал всего несколько слов. Я заблудился, попал в узкий проход между стенами. Он был вымощен треснувшими плитами. В трещинах цвел подорожник. К стенам были привинчены чугунные фонари. Их, должно быть, давно не зажигали - в одном фонаре я разглядел птичье гнездо. Узкая калитка в стене была приоткрыта. Я заглянул в нее. Яблоневый сад, весь в солнечных пятнах, спускался по склону холма. Я осторожно вошел. Сад отцветал. Часто падали пожелтевшие лепестки. Жидкий, но мелодичный звон долетел с костельной колокольни. Под старой яблоней сидела на траве молоденькая польская крестьянка и кормила грудью ребенка. Ребенок морщился и хрипел. Рядом с женщиной стоял бледный, опухший крестьянский парень в новой фетровой шляпе. На шляпе была нашита синяя атласная лента и за нее заткнуто павлинье перо. Парень смотрел себе под ноги круглыми глазами и не шевелился. Низенький плешивый монах с садовыми ножницами в руке присел на пне против женщины.

Он внимательно посмотрел на меня и сказал: - Hex бендзи похвалены Езус Христус! - На веки векув! - ответил я так, как меня учила бабушка. Сердце у меня остановилось от страха. Монах отвернулся и снова стал слушать женщину. Пряди белых волос падали ей на лицо. Она отбрасывала их нежной рукой и жалобно говорила: - Как сыночку пошел пятый месяц, Михась застрелил аиста. Он принес его в нашу халупку. Я заплакала и сказала: "Что ты наделал, глупец! Ты же знаешь, что за каждого убитого аиста бог отнимает у людей по одному ребенку. Зачем же ты его застрелил, Михась?" Парень в фетровой шляпе все так же безразлично рассматривал землю. - И с того дня, - продолжала крестьянка, - сыночек наш посинел и болезнь начала его душить за горло. Поможет ему божья матка? Монах уклончиво смотрел в сторону и ничего не ответил. - Ох, тенскнота! - сказала женщина и начала царапать себя рукой по горлу. - Ох, тенскнота! - закричала она и прижала к груди ребенка. Ребенок таращил глаза и хрипел. Я вспомнил про игрушечных серебряных младенцев, которых показывал бабушке служка в монастырской гостинице. Мне было жаль эту женщину. Я хотел сказать ей, чтобы она купила за двадцать рублей такого младенца и подвесила его к ченстоховской иконе. Но у меня не хватало польских слов, чтобы дать такой сложный совет. Кроме того, я боялся монаха-садовника. Я ушел из сада.

Когда я вернулся, бабушка еще спала. Я лег, не раздеваясь, на жесткую койку и тотчас уснул. Бабушка меня разбудила среди ночи. Я умылся холодной водой в большом фаянсовом тазу. Я дрожал от возбуждения. За окнами проплывали ручные фонари, слышалось шарканье ног, перезванивали колокола. - Сегодня, - сказала бабушка, - будет служить кардинал, папский нунций. С трудом мы добрались в темноте до костела. - Держись за меня! - сказала бабушка в неосвещенном притворе. Мы ощупью вошли в костел. Я ничего не увидел. Не было ни одной свечи, никакого проблеска света среди душного мрака, скованного высокими костельными стенами и наполненного дыханием сотен людей. Кромешная эта темнота сладковато пахла цветами. Я почувствовал под ногой стертый чугунный пол, сделал шаг и тотчас наткнулся на что-то. - Стой спокойно! - сказала шепотом бабушка. - Люди лежат крестом на полу. Ты наступишь на них. Она начала читать молитву, а я ждал, держась за ее локоть. Мне было страшно. Люди, лежавшие крестом на полу, тихо вздыхали. Печальный шелест разносился вокруг. Внезапно в этом тяжелом мраке раздался, сотрясая стены, рыдающий гром органа. В ту же минуту вспыхнули сотни свечей. Я вскрикнул, ослепленный и испуганный. Большая золотая завеса, закрывавшая икону Ченстоховской божьей матери, начала медленно раздвигаться. Шесть старых ксендзов в кружевном облачении стояли на коленях перед иконой спиной к толпе, Их руки были воздеты к небу. Только худой кардинал в пурпурной сутане с широким фиолетовым кушаком, стягивавшим его тонкую талию, стоял во весь рост - тоже спиной к молящимся, - как бы прислушиваясь к затихающей буре органа и всхлипыванью толпы. Я еще никогда не видал такого театрального и непонятного зрелища.

После ночной службы мы прошли с бабушкой в длинный сводчатый коридор. Светало. Под стенами стояли на коленях молящиеся. Бабушка тоже опустилась на колени и заставила опуститься и меня. Я боялся спросить ее, чего ждут эти люди с безумными глазами. В конце Коридора показался кардинал. Он шел легко и стремительно. Пурпурная его сутана развевалась и задевала молящихся по лицу. Они ловили край сутаны и целовали его страстно и униженно. - Поцелуй сутану, - сказала мне бабушка быстрым шепотом. Но я не послушался. Я побледнел от обиды и прямо посмотрел в лицо кардиналу. Должно быть, у меня были слезы на глазах. Он остановился, положил на мгновенье сухую маленькую руку мне на голову и сказал по-польски:

- Слезы ребенка - лучшая молитва господу ."

Это мой самый любимый из писателей, чьи книги я могу читать с любого места и в любом направлении - К. Паустовский, тоже поляк по происхождению.

О нем, как и других великих русских поляках - Грибоедове и Бунине, речь впереди.

ЕБЖ, конечно.

Акафист Ченстоховской иконе Божией Матери ("Непобедимая Победа")

Ангельский собор на Небеси немолчно воспевает Тя, Владычице, и мы земнороднии, притекающе ко иконе Твоей чудотворней, святым Лукою писанной, вопием Ти сице: Радуйся, Мати Света Невечерняго; Радуйся, Духа Святага Обитель Священная; Радуйся, светлое благодати Познание; Радуйся, Ангельских Сил Ликование; Радуйся, Купино неопально горящая; Радуйся, Господа Сил вечно Зрящая; Радуйся, Неувядаемый Цвете нетления; Радуйся, Образе Христова Воскресения; Радуйся, Заступнице Усердная, избави нас от всякого зла и сотвори чудо спасения.

В традициях журнала «Вокруг света» рассказывать читателям об экспедициях и странствиях знаменитых путешественников. Сегодня, похоже, поездки по дальним и ближним странам становятся делом привычным и обыденным, и в них отправляются не только опытные и бывалые, но и совсем еще молодые люди. Они по-новому видят мир, по-своему воспринимают происходящее, своим языком рассказывают об увиденном. Мы уже знакомили читателей с заметками о путешествии автостопом по Скандинавии Сергея Фролова. Предлагаем вашему вниманию еще один материал, написанный студентом факультета журналистики МГУ, о поездке в Польшу. Студентов — и верующих, и атеистов — пригласил в Польшу лично папа Иоанн Павел II для участия в традиционном паломничестве в святой город Ченстохову. На этот раз оно проходило в рамках VI Всемирного дня молодежи.
Подобралась теплая компания паломников-журфаковцев (почти поголовно некатоликов), которая с радостью приняла это приглашение.

М ы официально стали паломниками в поезде Москва - Брест: нам выдали косынки и гачки с надписью «Ченстохова 91». И тут же выяснилось, что нас обманули. Каждый волен был выбрать маршрут путешествия — присоединиться к краковской, варшавской или ченстоховской группе. Мы, как люди неленивые и любознательные, записались в краковскую, поскольку быть в Польше и не посетить Краков — это то же самое, что — лет десять назад — приехать в Союз и не съездить в Санкт-Петербург. Но оказалось, что «краковцев» почему-то везут в город Радом, чему мы были далеко не рады. И немедленно поклялись на святой ченстоховской косынке побывать в Кракове во что бы то ни стало.

Граница

В Брест прибыли в час ночи и, поскольку до досмотра на таможне оставалось еще несколько часов, решили осмотреть Брестскую крепость. Увы, ночью музей в крепости не работал. Зато двое пограничников с собаками нашему приходу страшно обрадовались — было кому сказать: «Дальше проход закрыт. Погранзона».

Загружаемся в поезд до Тересполя, приграничного городка по ту сторону кордона. Обычная электричка, только вагоны покороче, чем в Союзе, да кресла помягче. Трогаемся... Граница, плещется Буг, стоит часовой и насмешливо смотрит на нас: грядет второй досмотр, уже польский. Польские пограничники разочаровывают еще больше. Входит сонный детина и нехотя спрашивает:
— Водку везете?
— Везем, — раздается с крайнего сиденья тонкий и испуганный девичий голосок.
— Сколько бутылок?
— Одну.
— А зачем?
— На хлебушек в Польше поменять.
Больше вопросов не возникает.

Польша

К утру приезжаем в Радом. Обычный промышленный город, типовая застройка... Все, как в родном отечестве, кроме вывески «Beer» с перечислением десятка сортов пива и отсутствия очереди под ней. Надо привыкать — мы в Речи Посполитой.

Едем в Духовную Академию — святое место для всех жителей города. Там уже собралось несколько тысяч человек, начинается служба, которая длится часа четыре. Молитвы, религиозные песни, снова молитвы и — ни тени усталости на лицах. Поляки веруют истово, только сейчас начинаешь понимать, какую роль играет здесь церковь. По словам ксендза Петра, который еще будет упоминаться в данном повествовании, верующие в Польше — это процентов 90 населения.

Главная достопримечательность любого польского города — конторы по обмену денег. Они натыканы на каждом углу, и в них наш рубль в таком же почете, что и доллар. Причем принимают не только червонцы, чем нас пугали в Союзе, но даже цветастые сто- и пятидесятирублевые творения Павлова. Обменный курс — 330 злотых за рубль, 11400 — за доллар. Много это или мало — никто из нас не знал. Зажав в руках польские деньги — «пенензы», мы отправились по магазинам. Наличности хватило только на пару бутылок пива с будоражащим названием «Окосим». Кошельки отощали настолько, что из потенциальных покупателей пришлось переквалифицироваться в зевак. Мы шатались по городу и видели сплошь магазины, магазины, магазины. Торговля шла везде, где удавалось примостить ларек или палатку.

Когда Карамзина спросили, как одним словом можно назвать то, что творится в России, он ответил: «Воруют». Для Польши требуется два слова: веруют и торгуют.

Из Радома нас везут на автобусе в деревню Порабки — отсюда нам предстоит идти до Ченстоховы. Где она находится, выяснить нет никакой возможности — карты не достать.

Паломники

Ранним утром отправляемся в путь. Дивное зрелище — паломничество. Впереди длинных колонн ксендзы в черных рясах, по бокам — полиция нравов (молодые ребята, которые руководят движением). Паломники шествуют под звуки молитв и религиозных песен и немного напоминают заключенных, отправленных по этапу. Впечатление усиливается от того, что в пути запрещается курить и употреблять алкогольные напитки — ксендзы и полиция нравов ревностно следят за порядком.

Общаемся. Правда, большинство поляков говорит только на родном. Русский же, который они учили несколько лет в школе, вспоминают с трудом.
К нам подходит ксендз Петр. Немного удивляется, что мы — православные, хотя, по его мнению, принципиальной разницы между православием и католичеством нет — только в обрядах. А Бог один — в этом суть.

Тем временем идущая рядом полька Гражина чуть не грохается в обморок: «Вы православные», — повторяет она снова и снова, и в голосе ее сквозит грусть, сожаление и даже жалость к нам. Вопрос веры — очень тонкий вопрос для всех поляков. Предпочитаем избегать разговоров на эту тему, но удается не всегда.
— А почему вы не запеваете русские религиозные песни? — спрашивают нас поляки.
Что мы можем ответить на этот вопрос? Свои песнопения они разучивают с детства.

Впрочем, наши попутчики интересуются не только религией. Двое ребят справлялись, нет ли у русских автомата Калашникова, и изъявляли желание отдать за него пять миллионов злотых. Вместо автомата мой друг-коммерсант предлагал им сбои щипцы для завивки волос, утверждая, что его товар, во-первых, очень дешев, намного дешевле автомата, а во-вторых, просто необходим в хозяйстве.

Побег

На второй день паломничества получаем карточки, дающие право на бесплатный проезд по Польше, — мы их тут же окрестили «пильджимками» («пильджим» по-польски «паломник»). Узнаем, что идти нам семь дней по 25 — 30 километров ежедневно. Новость не радует — на ногах огромное количество «бомблей» (мозолей). Несколько врачей из лазарета, который путешествует вместе с нами, используя какой-то чудодейственный отечественный бальзам, делают все возможное, чтобы восстановить работоспособность наших нижних конечностей, хотя удается это не всегда. Ноги продолжают болеть и отказываются идти 25 километров. Втроем решаем на время бросить колонну — устроить «разгрузочный день» — и отправляемся в город Кельце, взяв в провожатые польку Диану, которая предпочитает пыльным проселочным дорогам поход по магазинам. Диане 17 лет, и ее волнуют чисто практические вопросы. Она скоро едет в Союз и поэтому спрашивает, можно ли купить в Москве кроссовки Nike (в Польше их почему-то не продают) и отдохнуть две недели в Крыму на три тысячи рублей.

Все дороги в польских городах ведут к рынку, и Кельце — не исключение. На огромном базаре очень много русских — торгуют сантехникой и электротоварами. Пытаемся купить один банан на всех. Но он стоит 2 тысячи злотых, а у нас только 800.

Направляемся к автовокзалу, чтобы уехать в деревню Мичигозд, куда вечером должна прийти наша группа. У остановки наталкиваемся на русских ребят, которые, чувствуется, уже не первый день зарабатывают себе на жизнь пением. Они почему-то принимают нас за обеспеченных поляков: «Пан, проше пенензы бедным русским студентам». Опуская пять копеек в шапку говорю: «Бедным русским студентам от нищих русских студентов». Музыканты дружно смеются.

В автобусе наши пильджимки действуют безотказно. Более того, водитель даже рад бесплатно везти паломников.
Приезжаем в Мичигозд, и тут нас ловит полиция нравов. Поляки очень недовольны, что мы отбились от колонны и бродили неизвестно где. Они так оживленно обсуждают наш побег, что мы боимся — не отправят ли на родину раньше срока. Но вроде бы отлучка сходит нам с рук.

Ксендзы

Весь следующий день приходится идти с группой. Опять палящее солнце, поля, деревни, молитвы, которые читают нараспев благообразные ксендзы. В промежутках между молитвами они пристают к русским девушкам.

С нами идет очень веселый ксендз Роберт. Он в рясе, но ему не жарко, он сбил все ноги, но ему на это наплевать. Поляк, учится в духовной семинарии во Флориде. Его, кажется, мало волнуют вопросы веры. Прежде всего Роберт бодро спрашивает, какую стипендию получают русские студенты, а потом недоумевает: «Почему такую маленькую?» Далее он сообщает размер своей стипендии в Штатах, после чего разговаривать с ним вообще не хочется.

Входим в деревню. У некоторых домов нас ждут бадьи с компотом и тазики с варениками. Вообще здесь кормят русских до отвала. У палисадников стоят хозяева и машут нам руками. Так по традиции встречают паломников. Поляки — наши спутники — уже привычные, для нас же это пока в диковинку.

Супружеская пара везет с собой в коляске маленького ребенка. Жару он переносит плохо.
— Зачем так мучить дите? — спрашиваю я.
— Он должен побывать в Ченстохове, — непреклонная мать толкает коляску. Муж семенит рядом. Чувствуется, он во всем согласен со своей половиной.
— А не проще сразу приехать туда?
— Мы хотим быть настоящими паломниками, — и коляска, поскрипывая, катится дальше по направлению к святому городу.

Нам наконец удается достать карту. Выясняется, что до Ченстоховы по прямой — от силы три дня хода, а колонну специально водят вокруг Кельне, «наматывая» километры и дни, чтобы согласно утвержденному плану похода мы прибыли в Ченстохову не ранее 13 августа.

В середине пути совершается символический обряд крещения. Поляки с усердием спихивают русских в реку неподалеку от костела и поливают водой. В жару это даже приятно. Воспитанные в духе воинствующего атеизма, должного значения обряду не придаем.

Краков — Челентники

Место ночлега — глухая деревенька. Эту ночь придется провести в палатках. Грузовик с вещами еще не приехал, и поэтому идем погонять с поляками в футбол. Позорно проигрываем. Утешаем себя, что Бог помогал полякам, поскольку в их команде играл ксендз.

Утром наконец-то решаем съездить в Краков. Сказано — сделано... «Да, Краков — это Краков», — повторяли мы спустя четыре часа на площади Мицкевича и напряженно думали, куда сдать пакет с пустыми бутылками (они в Польше довольно дорогие), который нашли здесь. Потуги не увенчались успехом — бутылки почему-то нигде не принимали.

Краков прекрасен. Мы бродили по нему несколько часов и не заметили, как наступил вечер. Нужно было возвращаться на ночлег в деревню Челентники. На карте ее — о ужас! — не оказалось. К счастью, нашлись самаритяне, указавшие нам верное направление. Вообще за все паломничество только один раз — в Варшаве — я встретил очень нехорошего поляка. Он хотел выколоть мне правый глаз моим же ножом. Пан был зверски пьян, весь покрыт татуировками и к тому же, по его собственным словам, отсидел 15 лет в тюрьме, чему я охотно поверил и поэтому не дал ему нож.

Итак, мы сошли с электрички, как предполагалось, в пяти километрах от Челентников. Огляделись. Неподалеку стояли польский «фиат», возле него пан и пани. Пани оказалась русской учительницей из Москвы, пан же — действительно паном и вдобавок сильно навеселе. Тем не менее он согласился подбросить нас в деревню, до которой, как выяснилось, было не 5, а все 25 километров. Пан очень любит Польшу. Поэтому всю дорогу мы судорожно вспоминали известные нам польские фамилии: Малиновский, Рокоссовский, Дзержинский... «У нас в центре стоит», — похвастался я, не зная, что его скоро снимут...

Пан не знал, где находятся Челентники, и посему привез нас в свою деревню — там его уже ждала жена. И хотя за бутылку водки пан выражал готовность ехать хоть до памятника Железному Феликсу, супруга, явно не авантюристка, его никуда не отпустила. Мы пошли пешком.

Ченстохова

К утру добрались до злосчастных Челентников. Группы нет. Мы втроем безнадежно отстали. Встретили еще несколько русских, тоже отбившихся от группы. Решаем ехать до Ченстоховы вместе. По дороге какие-то удивительно добрые поляки дарят нам 10 банок консервов. Через несколько часов мы уже на месте.

Море людей. Паломники со всего мира. На улице со столика торгуют картами города по 5 тысяч злотых за штуку. Денег нет. «День добрый, — говорим, — мы русские». Поляк-продавец без лишних слов делает презент.

Замечаем плакат с интересной надписью: «Информационный центр для групп с Востока». (Аналогичного пункта для прибывших с Запада мы так и не встретили.) Где наша группа и багаж, там, естественно, никто не знает. Мысленно прощаемся и с первым, и со вторым. Грустные мысли немного компенсирует благотворительная помощь в виде нескольких грузовиков с баночной кока-колой и бутербродами с ветчиной, которую прислал для русских Папа Римский. Подкрепившись, идем осматривать Ченстохову — духовную столицу Польши. Город как город. Ясногорский костел сильно смахивает на гостиницу «Ленинградская» в Москве. К нему стекаются все паломники. Почти у каждого в руках надувной шарик с портретом папы — забавное зрелище. От изобилия пап начинаешь потихоньку уставать.

Наступает вечер. Накрапывает дождь. Холодно. О группе ни слуха ни духа. Собираем последние пенензы и идем в диско-бар. Странное место. Там включают музыку, которую слушали еще наши деды, а после нее могут поставить последний диск Мадонны, там не продают спиртное, и тем не менее поляки за соседним столиком умудряются напиться и устраивают драку. Выбираемся на улицу. Мы готовы сдаться в плен полиции. Но ей, увы, такие, как мы, не нужны — своих забот хватает.

А в Ченстохове праздник в разгаре. Паломники — а их прибыло миллиона полтора — собрались в центре города. Никого в сильном подпитии, но ощущение, что все разом набрались. У итальянцев, поляков, испанцев, французов, русских, бразильцев одинаково сумасшедшие глаза. Всем хочется веселиться — и все веселятся. В воздухе витает дух раскрепощения. Хороводы, танцы, дикий смех, песни, выкрики, шутки, поцелуи, вспышки фотокамер, топот ног — голова идет кругом. Прямо на нас несется шеренга итальянцев и что-то горланит на своем итальянском. А сзади — бразильцы. Еле уворачиваемся. Становится жутковато. Дико устали, и нет сил принимать участие в общем веселье. Французы стараются затащить нас в круг и уговаривают, чтобы мы станцевали какой-то эротично-демонический танец. Все наклоняются, вихляются, разгибаются, и все повторяется сначала. На дереве сидит фотограф и снимает эту вакханалию — единственный, кажется, здесь спокойный человек. Мы изнемогаем. Мой друг хочет курить, я уже ничего не хочу. Вокруг сотни тысяч людей, и никто не курит — вообще ни один человек. Не могу в это поверить. Мелькает огонек сигареты. Подбегаем, «стреляем» — оказывается, русский...

Приятная новость: в информцентре сообщают, что нам предоставят ночлег в гостинице. Отель на другом краю города. Туда нас идет человек 25. В регистратуре очень строгий пан требует у всех паспорта. Предвкушаем ночевку в теплых постелях на чистом белье. Пан дает добро, и нас ведут в подвал. На бетонный пол стелют тонкий коврик — наше коллективное ложе. Зачем пан перенес всю информацию из наших паспортов в огромную амбарную книгу? Чтобы

мы коврик не присвоили, что ли? На полу холодно. Кто-то вслух начинает мечтать о теплой келье Папы Римского. Еретическая дискуссия очень не нравится католикам из Белоруссии, которые, замерзая рядом, вполголоса матерят нас, безбожников.

Ясная гора

К утру совсем задубели. Вдвоем с приятелем идем в холл и засыпаем в креслах. Проснувшись, видим двух итальянок, которые с любопытством смотрят на нас и что-то говорят. Уловив слово «туалет», начинаю объяснять им, где он находится. Благодарные, они интересуются, ели ли мы. Уже ощущая в желудке горячий кофе и булочки с ветчиной, бодро отвечаем: «Нет». Итальянки улыбаются и уходят — странный народ.

С утра идем на Ясную гору, где расположен монастырь паулинов. В нем хранится чудотворная икона Ченстоховской Божьей матери. Согласно легенде ее написал Евангелист Лука — на кипарисовой доске из дома Святого семейства в Назарете. У иконы богатая история. Она была у Константина Великого, у Карла Великого, у одного из русских князей, потом попала в Ясногорский монастырь. А 8 сентября 1717 года, в праздник Рождества Богоматери, была совершена торжественная коронация иконы. С тех пор эта святыня для всех католиков.

На Ясной горе творится невообразимое. Вообще-то гора — вовсе не гора, а весьма небольшой холм. И на этом пространстве хотят одновременно разместиться все полтора миллиона паломников — ради того, чтобы увидеть и услышать папу. Он прибудет только вечером, но места все занимают с раннего утра. Попасть на гору довольно сложно: вход по специальным пропускам. Сначала проходят мощные ребята в униформе, на которой написано: «Служба порядка» (папская охрана?). Потом — бойскауты. Их на удивление много, и идут они совсем не в ногу. Прессу пускают со скрипом. Остальным проход на Ясную гору пока закрыт. Но русский человек, как мышь, везде пролезет. Проникаем вслед за папской охраной. Нечто подобное я потом видел в дни путча у нашего «Белого дома»: площадь перегорожена заборами, за ними сходят с ума десятки тысяч католиков, для которых, как для русских, не существует преград. Все стремятся протиснуться поближе к трибунам, то есть туда, где стоим мы. Мы же окружены охранниками и не знаем, что делать.

На нас уже подозрительно косятся. В это время какие-то люди огромным магнитом начинают «ощупывать» папскую охрану на предмет бомб, пистолетов и прочего оружия, способного нанести его святейшеству телесные повреждения. Одно покушение уже было, второго, чувствуется, никто не хочет. Приближаются к нам. Я с ужасом вспоминаю, что в кармане — огромный перочинный нож, прямо-таки тесак. Найдут, думаю, скажут ведь, что на теракт шел. Все четверо берем ноги в руки, чем вызываем легкое замешательство среди службы порядка...

Ура! Группа нашлась, но багажа все еще нет. Вечером снова появляется желание пойти послушать папу. Но уже поздно — на Ясную гору не пробиться. В городе, правда, установили пять огромных экранов — так что все могут лицезреть папу крупным планом.

Папа

Папа восхищает и умиляет. И глаза у него такие добрые-добрые, и говорит так душевно: «Молодые люди, не бойтесь святости. Взбирайтесь на высокие вершины, будьте среди тех, кто желает достигнуть целей, достойных детей Божьих. Прославляйте Бога нашей жизнью».

Да, папу нельзя не любить. Даже человеку, который предыдущую ночь провел на ледяном бетонном полу и возненавидел после этого все человечество. Если бы папа во время своей речи пустил слезу, я бы тоже прослезился. От умиления заплакали бы все паломники. Верят папе, верят в папу. Очень захотелось назвать папу просто и ласково — батя.

Близится ночь. Спать негде. Как американские безработные, которых некогда часто показывали по советскому телевидению, пытаемся уснуть на коробках из-под кока-колы — тщетно. Идем бродить по ночной Ченстохове. Знакомимся с итальянской парой — Федерикой и Паоло. Им лет по 25, католики. Приехали сюда первый раз — давно хотели увидеть этот праздник. Кстати, и русских они видят впервые. Происходит обмен значками. У меня есть ок-тябрятская звездочка. Итальянцы упорно не признают в кудрявом мальчике будущего творца революции. Дарю советский пятак. Получаю ответный презент — монету в 500 лир. Довольно неплохой обменный курс.
Невдалеке мелькает плакат: «Одесса-мама приветствует папу».

Подскакивает корреспондент польского радио: «Как вам фестиваль?» Говорим, что фестиваль — это замечательно, папа — вообще превосходно, но хочется спать, а негде. Тут довольный журналист ловит нас на слове и говорит: «Зачем вам спать, если сегодня ночью будет всеобщее ночное бдение?»

Бдения

Что ж, будем бдеть. К утру не выдерживаем, тайком пробираемся в гостиницу и засыпаем там на кухонных столах. Проснувшись, идем в обменный пункт, где я, не теряя достоинства, кладу на стойку свои первые и последние 500 лир. Пан невозмутимо объясняет, что монеты контора не принимает. Делаю жалобное лицо и говорю: «Пан, проше, последние пенензы». Он проникается, что-то считает на калькуляторе, показывает мне 3750 злотых. «Добже, пан, — говорю я, — давайте». Пан дает 5000 злотых и жестами объясняет, что сдачи не надо. Удивительно добрый пан. Ради бедных русских готов поработать себе в убыток.

Уезжаем в Варшаву.
Прежде чем возвращаться на Родину, решили заехать в Лодзь — текстильную столицу Польши. Минут через тридцать злой пан кондуктор поезда Варшава — Лейпциг, которому было абсолютно наплевать, что мы паломники и что у нас есть пиль-джимки, вышвырнул нас на каком-то полустанке. По всей видимости, он входил в те 10 процентов нехристей, о которых говорил ксендз Петр. Потеряв всякое доверие к кондукторам, в следующем поезде всю дорогу до Лодзи мы провели в туалете, время от времени впуская туда всех желающих. Когда один добропорядочный поляк увидел, как трое ребят одновременно выходят из клозета (они, кстати, в польских поездах довольно просторные, не чета нашим), он чуть не лишился чувств и, кажется, расхотел не только «туда», но и вообще ехать.

Домой

Вернувшись наконец в Ченстохову, мы обнаружили, что группа, как гласила оставленная на стоянке записка, уже двинулась в Брест. По ночным и изрядно загаженным паломниками улицам мчимся на вокзал. Город, где всего день назад бушевало веселье, будто вымер — все разъехались. Слава Богу, успеваем перехватить своих на вокзале. Подходит наш состав. Вагон берем штурмом: конкурентов — огромное количество. Но поезд вместо Бреста везет нас в Гродно. А там не пропускают через таможню, потому что декларации заполнены в Бресте — полная неразбериха. Едем в Брест. Все так соскучились по Союзу, что готовы расцеловать пограничников.

Краков — Ченстохова-Варшава — Лодзь

Василий Крыленко, корр. ИМА-пресс — специально для «Вокруг света» | Фото И.Филиппенкова

Ответ:

Разделение молитвенных прошений перед разными чудотворными иконами Богоматери - условность. По вере молящегося, Господь может подать ему помощь в ответ на молитву перед ЛЮБОЙ иконой.

Что касается Ченстоховской иконы Божьей Матери, вот некоторые материалы о ней.

Ченстоховская икона Божьей матери – одна из самых почитаемых святынь не только в Польше, но и во всём мире. Она находится в Ясной Гуре в городе Ченстохова. Каждый год поклониться иконе и попросить об исцелении и об избавлении от несчастья приходят десятки тысяч людей…

Черная Мадонна, Ченстоховска Матка Боска, Божия Матерь Ченстоховская или, как она названа в тропаре, «Непобедимая победа» - эта чудотворная икона почитается равно католиками и православными. По преданию, написал её евангелист Лука в Иерусалиме на доске из стола, за которым собиралось Святое Семейство. Во времена гонений на ранних христиан, те прятали икону в пещерах, где скрывались сами, подвергая смертельной опасности свои жизни. Святая Елена, которая обрела Крест Христов, при поездке в святые места спустя два с половиной века, получила эту икону в дар и привезла её в Константинополь, где установила икону в часовне в царском дворце. Там святой лик простоял пять веков. Впоследствии в конце XIII века с великими почестями образ был перевезен на Русь двоюродным братом Александра Невского, князем Перемышльским, Холмским, Галицким и Волынским - Львом Даниловичем. Святыня уже тогда славилась великими чудесами.

После того как земли западной части Украины отошли Польше, князь Владислав Опольский обратился за помощью к чудесному образу во время осады замка Белз татарами. Князь вынес образ на стену замка и на татар спустилось густое неведомое облако. Те, перепугавшись, вынуждены были ретироваться.

Во сне Владислав увидел образ Богородицы, которая просила его перенести икону в окрестности Ченстохова и поместить на Ясную гору. Следуя указанию Девы Марии, князь вывез икону в указанное ему свыше место в 1382 году. С тех пор и до сего дня Ченстоховская икона Божьей Матери находится там.

Ученые высказывают разные мнения на счет происхождения иконы и её возраста. Некоторые специалисты утверждают даже, что икона переписана, а оригинального слоя вовсе не осталось: таким образом, это копия, а не оригинал. Сам факт обновления иконы в средние века никто не отрицает, в специальной книге монастыря паулинов сохранилось подробное описание этого процесса. Оттуда же черпаются и сомнения: во время реставрации темперная краска никак не могла лечь на ту, которой была написана икона. Из-за неудач предыдущий слой пришлось снять. Но все сомнения развеивает тот факт, что многовековая череда чудес, происходящих от иконы, не прервалась ни разу. Снятие слоя краски было не столь существенным по сравнению с действиями гуситов, напавших на монастырь в средние века. Они разбили монастырь и начали вывозить из него все имевшиеся ценности, в том числе и Ченстоховскую Богоматерь. Однако повозка с награбленным не тронулась с места. Лошади встали как вкопанные. И тогда один из захватчиков, поняв, что это чудо творимое иконой, бросил её оземь и нанес по ней удары саблей. Наказание не заставило себя ждать. Злодей и его соратники попадали замертво. С тех пор на лике Богородицы видны два глубоких пореза. Их оставили в память о чуде и в назидание тем, кто попробует повторить действия грабителей.

Неиссякаемый поток

Монастырь на Ясной Гуре по своей значимости для Польши по значимости можно, наверное, сравнить с Троице-Сергиевой Лаврой – величайшим православным храмом России. Так велик поток верующих, ищущих чуда от Ченстховской Божьей Матери, и так велико число тех, кто это чудо получает. Поэтому паломнические поездки, а иногда и пешие путешествия через всю Польшу на Ясную Гуру, - это почитаемая в Польше традиция. «MatkoBoskoCzęstochowsko!» - можно услышать по всей Польше, не взирая на пол и возраст. Имя Ченстоховской Богоматери на устах у всех.

В 1991 году, чтобы увидеть Иоанна Павла II, сюда приехали тысячи католиков и православных из СССР. Это стало одним из символов падения «Железного занавеса».

Ченстоховская икона притягивает к себе не только католиков и православных, но и представителей других конфессий. Монахов-паулинов это ничуть не удивляет. Так происходит уже давно. Люди получают то, что просят у Божьей Матери, а путь к ней всегда и для всех открыт. Есть случаи, когда убежденный атеист, наркоман, вор и распутник вставал на путь веры, увидев икону. Известно, что однажды один такой человек приехал с друзьями совершенно по другому поводу – просто погулять и повеселиться. Кто-то предложил «просто пойти посмотреть». Они попали как раз к тому моменту, когда начиналась традиционная торжественная церемония открытия иконы для обозрения верующих. И в момент того, как молодой человек увидел образ Богоматери, он не смог сдержать слез. Он плакал. После церемонии он со страхом, но все же пошел на исповедь, а когда вышел, позвонил своей матери и попросил прощения за всё горе, которое он ей причинил своим поведением (до этого женщина даже хотела уйти из дома из-за асоциального поведения сына!) Этот парень теперь нормальный человек. Воровство сменилось на работу, наркотики сами собой ушли из жизни.

Чудеса

Таких чудес – великое множество. Люди записывают их в специальную книгу, посвященную деяниям чудотворной иконы. Пополняемая уже 6 веков книга содержит тысячи свидетельств. Запись в ней производится под крестным целованием и является свидетельством перед Богом и людьми.

Вот только несколько примеров чудес:

Одна молодая пара безуспешно лечилась от бесплодия в различных медучреждениях Польши. Но ребенка зачать им не удавалось. Врачи сказали, что надежды нет. Видя их страдания, их бабушка посоветовала съездить к Ченстоховской иконе. Каково же было удивление врачей, когда женщина пришла на обследование, имея несколько недель беременности. Зузя родилась на свет 4 января 2012 года, а её прабабушка написала об этой истории в книге.

«Богоматерь часто поддерживает семьи, заслужила титул Королевы Семей», - говорит монах-паулин отец МельхеорКрулик. Уже много лет он отвечает за ведение вышеупомянутой книги чудес.

2010 год. 7 марта в книге появилась запись Эвелины Цесляр. Американские врачи давали женщине максимум две недели жизни после того, как её организм, съедаемый болезнью, перестал воспринимать пищу и даже воду. Она находилась в состоянии критического истощения, но ни её парень БарекМахник, ни её друзья не оставили её и продолжали молиться, хоть надежда была угасающей.

- «Я обычный человек и девушка далекая от экзальтированности, но там, в Америке, когда священник пришел по сути на мою последнюю исповедь, я вдруг услышала голос, который сказал: «Теперь не бойся, дитя, все образуется!» Я почему-то решила, что это голос Богоматери Ясногурской и Она зовет меня к себе,» - пересказывает рассказ девушки монах. Девушку срочно отправили в Польшу. Перед иконой Богородицы произошло полное излечение. Есть соответствующие материалы обследования, подтверждающие это. А годом позже, 5 мая 2011 года, Эвелина приехала уже с мужем и с их ребенком под сердцем, как раз чтобы засвидетельствовать это происшествие.

Одному из наиболее известных случаев уже 35 лет. Янина Лях, тогда 29-ти летняя мать двоих детей в течение вот уже 5-ти лет не могла перемещаться без помощи костылей. Ей присвоили 1-ю группу инвалидности с правом опеки над ней. Более 60 страниц медицинского заключения подтверждали плачевное состояние пани Янины. После многолетнего обследования ей был поставлен страшный диагноз - рассеянный склероз, который грозил женщине слепотой и полным параличом. Муж спился и ушел из дома. Женщина отчаялась, она в молитве к Ченстоховской Божьей Матери просила смерти для себя, чтобы не мучить детей, чтобы Богородица позаботилась о них. Во сне Дева Мария сказала ей, чтобы та приехала на Ясную гуру 28 января 1979 года. Янина поехала, как обычно, с костылями, с трудом перемещая ноги. Подойдя к Ченстоховской иконе, она вдруг почувствовала, что стоит. Попробовала сделать шаг – получилось... Костыли пани Янины так и остались в монастыре среди прочих других оставленных в разное время свидетельств исцелений. Трое разных врачей обследовало пани Ядвигу. Их удивлению не было предела. Пять раз после этого она ходила в пешее паломничество из Варшавы на Ясную гуру. Была она тут и в этом году – 28 января…

Мельхеор Крулик подчеркивает: интересным является тот факт, что не сама Ясная гура как намоленное место творит чудеса, а именно икона. Ведь масса свидетельств привезена людьми со всех концов света. Люди с верой обращались к Ченстоховской Богородице и с ними происходили вещи, объяснимые только чудом.

Я с детства, проведенного в Польше, помню сочетание: "Матка боска Ченстоховска, Езус Мария..."
Прочитал сегодня в инете кучу информации об иконе.
Она признана святыней и в католической и в православной церквях.
История ее удивительна.
Множество чудес от Ченстоховского чудотворного образа засвидетельствовано в особой книге, хранящейся в храме Ченстоховского монастыря. С этой иконы сделано мною списков как для католических, так и для православных храмов.
Но мало кто знает, что величайшая Польская святыня, "Королева Польши", могла исчезнуть безвозвратно, если бы не доблесть русского солдата.
Борис Полевой в своей книге "До Берлина - 896 километров" подробно описал те события второй половины января 1945 года:
"Наши танковые соединения, освободив Ченстохову, понеслись дальше. Стрелковые части за ними, естественно, не поспевают. Между двумя слоями наступающих войск образовалась незаполненная пустота, и вот в этом-то промежутке и движутся, отступая, остатки разбитых немецких частей. И надо сказать, организованно движутся, правда сторонясь шоссейных дорог и больших населенных пунктов. Словом, образовалось то, что на военном языке называется "слоеный пирог".
А тут разведчики принесли известие о коварной провокации, замысленной гитлеровским командованием и осуществленной какой-то эсэсовской частью. В Ченстохове существует знаменитый Ясногурский монастырь, а в нем вот уже много столетий хранится чтимая всеми католиками мира икона божьей матери, считающаяся чудотворной. Поляки с гордостью говорят даже, что это вторая по значимости святыня после раки святого Петра, хранимой в римском соборе.
И вот разведчики сообщили, что эсэсовцы заминировали монастырскую церковь, заложив под нее огромный заряд взрывчатки с дистанционным взрывателем. Расчет такой. Когда город будет занят Красной Армией, взрыв разворотит церковь и погребет икону. Вина падет на наши части, и против них обратится проклятье всего многочисленного католического мира. "
Я не буду полностью цитировать книгу. Ее можно прочитать, например, здесь lib.rus.ec/b/160349/read .
Но еще цитату приведу:
"Мы вышли из храма. Снег совсем прекратился, и луна, светя в полную силу, заливала все подворье. В фиолетовом ее свете как-то особенно красиво выделялись пухлые белые подушки, покрывавшие с подветренной стороны сучья, стены храма, штабель пузатых мин. Сержант Корольков сидел на этом штабеле и курил. При виде нас он вскочил, лихо откозырял.
— Разрешите доложить, разминирование закончено. Тридцать шесть авиабомб извлечены и разряжены. Отысканы два взрывателя: один ударный — ловушка в лазе, другой, химический, с дистанцией дней на десять. Вот они. — Он показал на два каких-то прибора, лежавших в сторонке на доске.
— Задание выполнил. Разрешите продолжать следование? — продолжал сержант. — Неохота от наших далеко отрываться. — Глаза сапера смотрели устало, но весело.
— Ну что ж, Корольков, спасибо от лица службы, а потом… командование вас поблагодарит. Ступайте.
— Вы бы, товарищ подполковник, замполиту записочку написали, а то ведь я вдруг собрался-то, по устному приказу, без аттестата. Аттестат — шут с ним, харчей они мне на дорогу под завяз отвалили, а вот спрашивал табаку, табаку у них нет.
Солдат выполнил приказ, и какой приказ! Совершил свое чрезвычайно опасное дело, которое в некотором роде было уникальным. Но явно не видел в этом ничего особенного. Спас своей храбростью, своим умением величайшую католическую реликвию, а озабочен, видите ли, только отсутствием табака...

— На целую команду харчей дали, — весело сказал он. — И еще вот это мне главный-то ихний отвалил, за особые заслуги.
Он достал из внутреннего кармана шипели маленькую живописную копию с иконы. Матка боска Ченстоховска. Довольно хорошая копия. А сзади к ней был прикреплен кусок старого шелка.
— Это, он сказал, от фаты ее, что ли. Вон те ребята говорят. — Он показал на братьев-паулинов, закапывающих возле собора яму, из которой были вытащены бомбы. — Они говорят, грехи теперь мне отпустились. А какие у солдата грехи? Дома еще иной раз к какой-нибудь вдове чай попить пожалуешь, а тут иностранные бабы, как с ними договоришься?"

Русский солдат Константин Корольков.
Молитесь, братья поляки, за раба Божьего Константина.

Прочитав сегодня новость о том, что "чёрная Мадонна" едет в Россию, вспомнил сильно зацепивший меня в детстве рассказ советского писателя, которого я хорошо понимал, будучи таким же атеистом, в его остальных опусах и не понимал в этом:

Операция развивается поистине молниеносно. Вряд ли гитлеровская армия, объединившая под своими разбойничьими знаменами армии своих вассальных государств, когда-либо наступала такими темпами и с такими результатами, каких достигли войска фронта во второй половине января 1945 года. После артиллерийского наступления враг так и не оправился. Две танковые армии ворвались в проломы и, оставив позади все, что уцелело из немецких сил, понеслись вперед. Одна, держа курс на северо-запад, на город Ченстохову, другая - на север, в обход большого города Кельце, в лесах под которым когда-то я безнадежно пытался завязать контакты с польскими партизанами.

Москва уже дала победные салюты и за Кельце в за Ченстохову, но освобождение этих городов я позорно прозевал, не отметив этих обстоятельств в моей газете ни строчкой.

Прозевал по причинам уважительным. Однако вряд ли с ними посчитается генерал Галактионов, обычно он не прощал своим корреспондентам таких проколов. И виновата в этом моем проколе, как ни странно, ченстоховская богоматерь, или, как ее называют поляки, матка боска Ченстоховска...

В комендатуру сначала нас и не пустили. Комендант долго рассматривал нас в стекло двери, затем вышел к нам с расстегнутой кобурой на животе. Только тщательно проверив документы и полномочия Николаева, он подобрел, пригласил нас в свой кабинет - чулан со сводчатым потолком, где половину помещения занимал письменный стол. Капитан даже извинился перед нами за свою излишнюю осторожность.

Хуже чем в окружении, ей-богу. В городе ни нас, ни их. Это как во втором действии «Любови Яровой», а любители пограбить в таких обстоятельствах всегда найдутся, Здесь, доложили мне, появились власовцы. В нашей форме. У них от немцев задание грабить, безобразничать, насиловать, чтобы потом все свалить на Красную Армию, потому я так в ваших документах и ковырялся(обратите внимание на причину изнасилований и убийств в тылу советских войск:))- lackmann).

Он был умница, этот танкист-грузин, в прошлом аспирант одного из тбилисских институтов. Выполняя приказ командующего, он уже взял под охрану культурные ценности этого древнего города. Икону Ченстоховской богоматери тоже охранял, выставив у ворот монастыря круглосуточный караул. Вошел в контакт с игуменом, приславшим к нему монаха-курьера.

Как же вы с ним разговариваете? На каком языке?

А на французском. Мы оба знаем французский. Но это так, для шику. Поляки, что постарше, в большинстве своем русский знают. А этот игумен - хитрющий старикан. Завести с нами добрые отношения ему выгодно… Насчет языковых контактов не беспокойтесь, у него там среди его павлинов есть такой брат Сикст, глубокий старик. Он по-русски лучше нас с вами, чешет, этот старый павлин.

Павлин? Что значит, павлин?

А они сами себя так называют. Они в ордене Святого Павла, вот и зовут себя павлинами. Этот Сикст на рояле играет и литературу русскую хорошо знает. Пушкина наизусть целыми стихотворениями шпарит.

Комендант серьезно воспринял вашу миссию, усилил охрану, сам съездил с нами в монастырь, познакомил с настоятелем, человеком очень респектабельной внешности и самых светских манер.

Нам здорово повезло. ...

К нам же был прикомандирован этот самый образованный брат Сикст, действительно говоривший по-русски так чисто и красиво, как говорили интеллигенты прошлого века. Это был старик лет восьмидесяти. Высокий, прямой, с лицом, будто обтянутым пергаментом, на котором, однако, какой-то своей жизнью жили серые, быстрые, как мышки, глаза. Из-под рясы у него торчали худые ноги в каких-то длинных клоунских башмаках. Вероятно, для того, чтобы завоевать наши симпатии, он рассказал нам свою весьма романтическую историю. В начале века он был преподавателем русской литературы и языка в аристократической женской гимназии имени императрицы Марии в Варшаве. Играл на рояле, пел. И тут черт его дернул увлечься ученицей старшего класса, родовитой панночкой графского звания. Она ответила ему взаимностью. Разыгрался скандал. Молодого учителя с треском вытолкали из гимназии. Его возлюбленную отправили в Париж, где срочно выдали замуж за какого-то обнищавшего французского аристократа. А незадачливый учитель пошел в монахи и при пострижении принял имя Сикст. Ну чем не сюжет для сентиментальной оперетты Кальмана?

Не знаю уж, выдумал ли брат Сикст эту историю или она произошла в действительности, бог его знает. Но одно было несомненно; он был русофил, говорил по-русски с изяществом и ради нас даже проявил свои музыкальные способности. В малой церкви монастыря стояла фисгармония. Аккомпанируя себе, он приятным голосом спел нам сначала «Аве Мария», потом «Варшавянку» и наконец… «Очи черные».

Наша миссия чрезвычайно осложняется тем, что в трапезной монастыря лежат на излечении… немецкие раненые. Братия пользует их, по мере умения лечит. Рвут свои простыни и наволочки на бинты. Щиплют бельевую ветошь, делая из нее перевязочный материал, который называется корпией. Так вот, когда мы познакомились с игуменом, первое, о чем он нас попросил, было - не расстреливать этих пленных. Мы сначала удивились, потом даже обиделись: разве русские когда-нибудь расстреливали раненых - и в первую мировую и в эту войну?

Нет, нет, паны офицеры, мы знаем, сколько зла причинили вам германцы, знаем, что это зло нельзя простить, что кровь ваша, пролитая на просторах России, взывает к мести. Но умоляем вас именем Христа, всемогущего и божьей матери; будьте милосердны.

Мы были милосердны по мере возможности. Но так как среди немецких раненых были и ходячие, прыгавшие на костылях, пришлось поставить часового и у двери трапезной.

Понемногу дела налаживались... Корольков посиживает на груде земли, подложив под себя дощечку, наблюдая за работой, и отдает команды, которые, как ни странно, монахи понимают.

Отойдите вы, пожалуйста, от греха подальше, - мрачновато сказал он нам с Николаевым. - Наше дело такое: всю войну со смертью под одной шинелкой спим. Этим, братьям… - Он с усмешкой показал на своих монастырских помощников: - Им бог помогает, а вам к чему рисковать. А мины-то он, сволочь, точно под алтарь подложил, под самый контрфорс с расчетом на эту икону.

А вы ее видели?

Ну как же не видеть, первым делом сходил глянуть, из-за чего головой рискую. Жиденькая, между прочим эта богоматерь. Старая какая-то. У нас в селе в церкви и то красивше намалевана, ей-ей.

Мы с Николаевым переглянулись. Впечатление сапера о знаменитой иконе вполне совпало с нашим. Образ мадонны, этого воплощения юной чистой красоты населяет все храмы христианского мира. Среди них Ченстоховская, по-моему, самая будничная - усталая немолодая женщина с темным изможденным лицом, прижимающая к себе, как кажется, не сына, а внука. К тому же шрам на щеке. Икона старинная. Риза на ней поразительной чеканки, и она, и все вокруг усыпано алмазами и драгоценными камнями, сверкающими в полумраке, из которого икону высвечивает желтое мерцание восковых свечей. Но все это не сообщает ей обаяния. Просто не понимаю, в чем сила, которая в течение многих веков привлекает к ней сонмы паломников чуть ли не со всего мира. Признаюсь, мы с Николаевым, бывшие комсомольцы и, разумеется, безбожники, на долю которых неожиданно выпало участие в спасении этой религиозной реликвии, уходили от иконы разочарованными: как предмет искусства, она, по-нашему, не очень, конечно, компетентному заключению, большой цены не имела.

Сикст, должно быть, получил от отца-настоятеля наказ всячески опекать и ублажать нас, ну и, вероятно, наблюдать за нами. Он неотступно следовал за нами, угощал и рассказами и музыкой. А вечером, после того как Николаев, проверив ход работы и осмотрев посты, возвратился, мы нашли в моей очень комфортабельной келье на столе еду и питье в каких-то затейливых графинчиках - монастырские настойки бог знает каких давних годов. Со вкусом пообедали, но к графинчикам прикасались осторожно. Заметив это, наш опекун по-своему понял такую скромность и, чтобы показать, что питье не отравлено, лихо хлопнул по стопке из каждого графинчика. Это были сладкие ароматные напитки, отдаленно отдававшие то черной смородиной, то малиной, то рябиной, но знакомые запахи приглушал в них аромат неведомых трав.

Напитки оказались довольно крепкими. Святой отец - глаза у него заблестели, замаслились - разболтался.

Мы с вами интеллектуалы, - заявил он вдруг, когда Николаев ушел проверить ход работ и мы с ним остались одни. Он, очевидно, исключал моего друга из этого сословия. - Мы с вами элита. Соль земли, братья по духу. Вы ведь атеист, да? Все вы атеисты… В бога не верите? Совсем не верите? Ну, знаете, напрасно, вы очень обеднили этим свой мир. Но это ваше дело. Не смею спорить. Я тоже не верю в этих деревянных богов, в эти ярмарочные святые чудеса. В этом монастыре я сорок лет и до сих пор никак це привыкну видеть, как мужики и бабы, крестясь и шепча молитвы, на четвереньках подползают к иконе. Зрелище не для интеллектуалов. Отрыжка средневековья… Но матка боска. - Он наклонился ко мне и, дыша в ухо ароматом настоек, зашептал: - О, это совсем другое. Вам она не показалась, нет?

Старик не слышал, не мог слышать нашего разговора с сапером Корольковым, при нем мы об иконе вообще не говорили. Как только он догадался?

Нет, отчего же, - дипломатично промямлил я. - Просто не разбираюсь я в иконах.

Не понравилась, - упрямо твердил он, - Не понравилась и не могла понравиться, потому что вы ее не видели, потому что она не хотела вам показаться…

Как это, не хотела показаться? - внезапно спросил Николаев, тихо возникший в дверях и слышавший последние слова. Он был прямо с улицы, на ресницах его сверкали растаявшие снежинки. - Как это так не показалась? - настаивал Николаев, и в узеньком карем глазу его, в том, который был поуже вследствие контузии, запрыгали веселые чертики. - Она не показалась нам, потому что мы безбожники, да? Как это несправедливо с ее стороны. Религиозные фашисты, у которых на пряжках ремней написано «С нами бог», хотели вон ее уничтожить, она им ничего не сделала. Безбожники, рискуя жизнью, ее спасают, а она им, видите ли, не желает показываться. Где же справедливость, святой отец? Наоборот, мы вправе рассчитывать на самый радушный прием с ее стороны… Кстати, у ваших евангелистов были более широкие взгляды, чем у вас, отец Сикст. Иисуса-то Христа, по их легенде, открыли иноземные волхвы, наверняка безбожники. Они ведь не были ни иудеями, ни, конечно, христианами, ибо христиан тогда не существовало. И потом волхвование - это самая безбожная профессия. Так ведь выходит по вашему святому писанию?

А вы знаете святое писание?

Знаю, - ответил Николаев.

Брат Сикст заерзал на стуле, поднялся.

Пардон. Я должен поговорить с отцом-настоятелем, - сказал он.

Сидите. У вас игумен - администратор что надо. Ему докладывать нечего. Ваши павлины к нему через каждые десять минут бегают информировать… Он в курсе…

Брат Сикст с видимым удивлением смотрел на безбожника, знакомого с религиозными легендами...

Последняя рюмка явно оказалась для святого отца лишней. Он как-то сбросил свою интеллектуальность, сидел, выставив из-под рясы тощие ноги в клоунских башмаках, добродушно улыбался и уважительно поглядывал на нас.

Пардон, миль пардон, господа. Имею срочную физиологическую надобность.

Он вышел нетвердой походкой. Николаева монастырские наливки не взяли. У него был озабоченный вид. И в самом деле, несколько тонн бомб с неразряженными взрывателями лежат возле самой церкви. В госпитале - раненые немцы, а где-то там лесами идут и, может быть, подбираются к городу разбитые неприятельские части, которые мы видели с самолета. Связь только с комендатурой. И сил никаких, кроме тех ребят из танкового десанта, которых выделил нам комендант.

О чем он тут тебе брехал? О чудесах каких-то? Хитрый, между прочим, старичина. А в общем-то симпатяга. Так о чем он?

Я рассказал. И когда Сикст, по-видимому, справив свою «физиологическую надобность», вернулся к столу, Николаев, глядя ему в глаза, спросил:

Ну, святой отец, расскажите-ка, как ваша богоматерь показываться может.

К удивлению нашему, Сикст с готовностью встал.

Пойдемте. Не берите шапки, через двор идти не придется.

Но все-таки мы пошли через двор, где, властвуя над всем, светил щедрый месяц. У главного храма трудились монахи. Сказав часовому пароль, мы открыли дверь и вошли в полутьму, освещенную десятками мерцающих свечей, выхватывающих из мрака пьедестал, на котором, сверкая драгоценным окладом, стояла знаменитая икона.

Немного мистики

В темноте храма, пропахшего воском и мышами, виднелись несколько монашеских фигур, стоявших в молитвенных позах. Они созерцали икону, но выражение лица у ближайшего к нам немолодого коренастого розовощекого монаха было отнюдь не молитвенное, а какое-то восторженно-возбужденное.

Наш провожатый поставил нас в отдалении от иконы.

Глядите на нее, глядите и старайтесь ни о чем не думать. Забудьте, где вы, кто вы и зачем вы здесь. Просто стойте и смотрите. - Отец Сикст уже проветрился по дороге. Говорил связно и даже напористо.

Мы постарались воспользоваться его советами. Но против воли всяческие мысли лезли в голову. Этот неведомо что сулящий нам «слоеный пирог» из воинских частей, эти бомбы, лишь чудом невзорвавшиеся, и этот старик со своей романтической историей - было о чем подумать. Но усталость, а может быть, и замысловатые настойки брали свое. Я было начал дремать, но что это? Раскрыл глаза. Икона, во всяком случае лик и рука богородицы будто бы покрылись туманом, растаяли, а потом из тумана стало прорисовываться другое лицо: округлое, совсем юное.

Оно проступало не сразу, а как бы отдельными частями - сначала губы, брови, потом нос, глаза, прядь волос, выглядывавшая из-под оклада. И вот уже совсем иной образ смотрел на нас из искрящейся бриллиантами ризы, Оклад, риза, ребенок - все это осталось, как было раньше, а вот сама богородица неузнаваемо изменилась.

Она не была похожа ни на одну из известных богородиц или мадонн, не напоминала ни одну из картин итальянского Возрождения, и если что-то и роднило ее с теми образами, то это черты человеческой чистоты. Это была смуглая девушка, ярко выраженного восточного типа, девушка лет пятнадцати-шестнадцати. Здоровье, физическое и духовное, как бы проступало сквозь смуглоту кожи. Продолговатые глаза, большие, миндалевидные, несколько изумленно смотрели на нас, а пухлые, неплотно сомкнутые губы вызывали отнюдь не религиозные эмоции. Мне почему-то пришло в голову, что девица эта походила на Суламифь, и не из библии, а в интерпретации известного рассказа Куприна.

Кто-то тихо пожал мне локоть. Николаев смотрел на меня, и лицо у него было несколько растерянным.

Ты что-нибудь видел?

Чертовщина какая-то.

Мы оглянулись. Сикст стоял возле все в той же позе и, как казалось, даже дремал. Фигуры монахов будто растаяли. Так же потрескивали свечи, освещавшие лик богоматери, немолодой, измученной заботами женщины, прижимавшей к себе ребенка.

Что ты видел?

А что ты?

Может быть, господа офицеры желают спать, ведь у вас был такой тяжелый день, - сказал Сикст, будто и не слышавший наших удивленных восклицаний.

Мы вышли из храма. Снег совсем прекратился, и луна, светя в полную силу, заливала все подворье. В фиолетовом ее свете как-то особенно красиво выделялись пухлые белые подушки, покрывавшие с подветренной стороны сучья, стены храма, штабель пузатых мин...

Сикст томился возле нас, дрожа от холода.

Идите-ка вы спать, отче. Мы сами найдем дорогу. Нам больше ничего не нужно, - сказал Николаев. - Спасибо за угощение и помощь.

Монах не очень охотно, но послушался. Ушел.

Задание выполнил. Разрешите продолжать следование? - продолжал сержант. - Неохота от наших далеко отрываться. - Глаза сапера смотрели устало, но весело.

Ну что ж, Корольков, спасибо от лица службы, а потом… командование вас поблагодарит. Ступайте...

Потом мы проверили посты у ворот, поговорили с караулом у входа в зал трапезной, где лежали раненые немцы.

Сперва они все на меня глазеть вылезали, приоткроют дверь и глазеют, теперь нагляделись, бросили, - сказал часовой. - Успокоились.

Когда возвращались в свои кельи, Николаев вдруг спросил:

А что ты видел?

Я ответил и спросил, что видел он.

Молоденькая, пухлявая, лет шестнадцати? Красивая девчонка? Все, как надо: и брови, и зубы, и губы. Хороша?

Вот что, - сказал он решительно. - Давай зайдем еще раз одни, заглянем. Может, у них там какой-нибудь секрет. Может, проекционный аппарат, через который они туманные картины наводят. Ведь она не сразу появилась, да? А вроде бы из тумана?.. Религия у них хитрейшая. Эти монахи - фокусники, мастера стряпать всякие там реликвии - гвозди из креста Иисуса, волосы из бороды святого Николая.

Перед тем как войти в храм, спросили часового, дрожащего от промозглого холода:

Там кто-нибудь есть?

А шут их знает, они каким-то своим ходом ходят. Никто не входил, не выходил, а были. Это точно, были…

Храм был пуст. Мерцали свечи, сверкали драгоценные камни. Пожилая женщина со шрамом на щеке прижимала к себе ребенка, похожего на куклу. Осмотрели все, что было напротив икон, обшарили колонну, никаких отверстий, откуда можно было бы бросить на икону луч, не нашли. Может быть, это отверстие ловко закрывалось? Я подставил спину. Николаев влез на нее, ощупал колонну. Отверстия не было.

Обошли пьедестал иконы, осмотрели ее, так сказать, тыловую часть. Она была прикрыта белым шелковым пологом, на котором лежала густая пылища, видимо, и к пологу никто не притрагивался. Оставалось лишь предположить, что мерцание бриллиантов на окладе и на всяких там сердечках а драгоценных фигурках, которыми была как бы обложена икона, в дрожащем освещении свеч, может быть, загипнотизировало нас. Может быть. Но тогда почему мы увидели одно и то же? Или нас гипнотизировал этот монах, глаза у него действительно пронзительные не по возрасту. Но он же вроде бы дремал, на нас не смотрел. Да и стоял не напротив нас, а рядом.

Ничего не поняли. Попробовали повторить все сначала - не вышло.

Все-таки они, должно быть, похитрее нас. Что там ни говори, а за плечами у католицизма не одна тысяча Лет. А может, она на нас за наше неверие обиделась, а? Дамы - народ обидчивый, - пошутил Николаев, когда мы выходили из церкви.

Девушка, - поправил я.

Ну, девушка. Хорошенькие девчата еще обидчивее, чем женщины. А до чего ж хороша! Так вот перед глазами и стоит и даже вроде бы чуть-чуть улыбается, и зубки белеют. А ты заметил, с каким выражением на лицах смотрели на нее монахи. - И вдруг сказал: - А может, этот старый черт дурманом нас каким-нибудь угостил?.. Ну, пошли, утро вечера мудренее.

Старший сержант Корольков бодро шагал нам навстречу, направляясь к монастырским воротам. На спине у него горбом топорщился битком набитый солдатский сидор.

На целую команду харчей дали, - весело сказал он. - И еще вот это мне главный-то ихний отвалил, за особые заслуги.

Он достал из внутреннего кармана шипели маленькую живописную копию с иконы. Матка боска Ченстоховска. Довольно хорошая копия. А сзади к ней был прикреплен кусок старого шелка.

Это, он сказал, от фаты ее, что ли. Вон те ребята говорят. - Он показал на братьев-павлинов, закапывающих возле собора яму, из которой были вытащены бомбы. - Они говорят, грехи теперь мне отпустились. А какие у солдата грехи? Дома еще иной раз к какой-нибудь вдове чай попить пожалуешь, а тут иностранные бабы, как с ними договоришься?

При прощании с отцом-настоятелем мы с Николаевым тоже получили по копии знаменитой иконы и по куску шелкового полога. Мы интеллектуалы, и поэтому, вероятно об отпущении грехов сказано нам ничего не было.